2.16.Владимир Владимирович Софроницкий

Владимир Владимирович Софроницкий (1901–1961) – легендарный пианист, педагог. Заслуженный деятель искусств (1942). Лауреат Сталинской премии первой степени (1943).

В 1916 г. поступил в Петроградскую консерваторию в класс профессора Л.В. Николаева. Его однокурсниками были Д.Д. Шостакович и М.В. Юдина, которые высоко ценили талант музыканта. В.Э. Мейерхольд писал, что В. Софроницкий в музыке – «мыслитель и Поэт». Его выступления в своё время именовались поклонниками его искусства по-разному: «музыкальным гипнозом», «поэтической нирваной», «духовной литургией».

В.В. Софроницкий бывал гостем дома Алисы Порет и Татьяны Глебовой. Его имя упоминается в воспоминаниях художниц, которые знали, любили музыку, ценили искусство исполнителей и были постоянными посетителями филармонических концертов.

Как отмечала М.В. Юдина: «…он от души зачастую бывал большим ребенком, веселился, играл в разные игры, как ребенок, видимо, сам не сознавая того, отдыхал от духовных напряжений, от вековечного ига требовательной Музы».

Интересно, и это его роднит с компанией дома Алисы Порет и Татьяны Глебовой, что Софроницкий прославился и как виртуозный автор палиндромов – фраз-перевертышей, которые читаются одинаково с конца и с начала.

Некоторые из его находок:

«Не пошл Шопен»,

«А Лист – сила!»,

«Хил, худ он, но дух лих»,

«Давид, иди в ад!»,

«Он в аду давно»,

«Лёша на полке клопа нашёл»,

«Репу поп упер»

«Сенсация, поп яйца снес»

«Аргентина манит негра»,

«Он пел о Киле великолепно»,

«Велика Анна аки лев»,

«Но невидим архангел, мороз узором лег на храм, и дивен он»,

«Велик Оборин, он и робок и Лев»

Из воспоминаний Алисы Порет:
… у нас был чудесного тона «Блютнер». Им восхищались и Софроницкий, и Миклашевская, и органист Браудо. Последний играл так вкрадчиво, так пленительно и так piano, что уверял: у нашего инструмента настоящие Engelsflügel (ангельские крылья – нем.)

Из воспоминаний Алисы Порет:
…С этого дня у нас в доме всё изменилось. На этом инструменте у нас играли потом замечательные пианисты – Юдина, Браудо, Софроницкий. И все удивлялись, какой он певучий, чудесного тона. Я играла тоже, но больше рисовала…

Из воспоминаний Марии Юдиной. Несколько слов о покойном драгоценном художнике Владимире Владимировиче Софроницком:
В 30-е годы мы тоже, увы, редко встречались, но ярко запомнились три встречи: первая – однажды поздно вечером, почти ночью, посетили меня Мейерхольды – Всеволод Эмильевич и Зинаида Николаевна – с Владимиром Владимировичем Софроницким. Владимир Владимирович был в некоем бурном состоянии духа и сразу оторвал ручку плохо закрывавшейся двери моего жилища на Дворцовой набережной; жилище было не топлено, к чаю ничего не было (время для меня сложилось трудное), но мы все четверо были безмерно рады друг другу, каждый рассказывал о себе, своих постановках, концертах, надеждах и катастрофах. За окнами блестела Нева во льду, на нас участливо глядели громадные зимние созвездия. <…>

То была одна из фантастических встреч меж нами, людьми, нелицемерно преданными искусству...

Затем еще одна – веселая, в излюбленном Софроницким младенческом стиле... Играли у Визелей в petits jeux с фантами; Софроницкий никогда не ломался, он от души зачастую бывал большим ребенком, веселился, играл в разные игры, как ребенок, видимо, сам не сознавая того, отдыхал от духовных напряжений, от вековечного ига требовательной Музы.

Затем – в необыкновенном, прекрасно убранном старинным фарфором, бисерными вышивками и другими раритетами доме нашей с Софроницким тоже подруги или коллеги – пианистки Марии Константиновны Юшковой-Залеской (кончившей консерваторию на год позже нас у того же Леонида Владимировича Николаева) – и ее супруга, человека редкой доброты и большого образования, – Бориса Владимировича Залеского, известного петрографа. Бывать у них было отрадно, хоть и жили они далеко – в Лесном, в Политехническом институте. Покойная Мария Константиновна была отличная музыкантша и красавица, стилизовавшая себя в некоем египетском стиле.

А я тогда постигала Велимира Хлебникова! В тот вечер со мной был третий том (издания Н.Л. Степанова), я намеревалась почитать им всем «Зангези» и многое другое, но не тут-то было: Владимир Владимирович взял у меня книгу из рук, открыл наугад и, попав на нечто сугубо непонятное... как разорвет книгу пополам, как швырнет ее через всю стилизованную столовую, едва не задев один из драгоценных сервизов! Вот таким непосредственным и то бурным, то веселым, то печальным – он всегда был.

<…> Оставим эти забавные мелочи. Они лишь дают некую (частично) причудливую рамку к строгому образу великолепного художника в стиле «гротеск» или «bizarre»... Мне думается, образ Софроницкого ближе всего к Шопену: сила, яркость, правда, задушевность, элегичность, но и элегантность – все это как бы общие Искусству качества. Но и у Шопена, и у Софроницкого помещены они в некоем предельно напряженном разрезе, «не на жизнь, а на смерть», всерьез, в слезах, заливающих лицо, руки, жизнь или аскетически проглоченных – уже и не до них, не до слез, всему сейчас конец – скорее, скорее!! – или все сияет в чистоте духовного взора, обращенного к солнечному Источнику Правды.