3.5.Дом Д.И. Хармса
Улица Маяковского, д. 11, кв. 8
Из воспоминаний Алисы Порет о Данииле Хармсе:
Комната его была так наполнена всякими затейливыми придумками, что описать ее нет сил. Проволоки и пружины тянулись в разных направлениях, на них висели, дрожали и переплетались какие-то коробочки, чертики, символы и эмблемы, и все это менялось по мере новых аттракционов. Было много книг, среди них раритеты – Библия на древнееврейском, огромная толщенная книга «Черная магия», какие-то старые манускрипты.
Из дневника Даниила Хармса:
25 ноября 1932. Пятница
С давних времен я люблю помечтать: рисовать себе квартиры и обставлять их. Я рисую другой раз особняки на 80 комнат, а в другой раз мне нравятся квартиры в 2 комнаты.
Сегодня мне хочется иметь такую квартиру.
Из записной книжки Даниила Хармса. Январь 1929:
Наша квартира
Из воспоминаний Бориса Семенова:
Комната Хармса (Борис Семенов описывает комнату Хармса, какой он увидел её в 1934 г. – прим. составителей) имела такой же необычный вид, как и облик хозяина. Входя сюда, вы попадали в особый климат. В этой комнате все пропиталось давно устоявшейся смесью запахов, где к приторному запаху трубочного табака примешался дух столярного клея и вкусный запах кожи: может быть, от корешков книг – так пахло в старину в лавочках букинистов... Да ко всему еще, несколько освоившись, вы различали терпкий запах духов, особенно любимых хозяйкой дома.
Комната широка и просторна. Слева, поближе к окну, стояла монументальная фисгармония. К ней притулилась высокая этажерка, неизвестно как державшая на своих бамбуковых плечах тяжкий груз нотных альбомов, музыкальных сборников... На книжных полках Даниила Ивановича хранились редкие издания, были среди них и настоящие уникумы. Книгам не хватало места, они гнездились без всякого порядка где попало: на полках вдоль стен, на подоконниках, на столе и под столом, среди хрустальных флаконов на ночном столице Были всевозможные словари и справочники, произведения Лукиана, Овидия; книги, посвященные оккультным наукам, самоучители хиромантии и френологии, оракулы, письмовники, поваренные книги...
Рядом с домашним лечебником XVIII века стоял справочник таксидермиста, и вы начинали напряженно вспоминать: что за наука – таксидермия?... К «Флорентийским чтениям» Леонардо примыкал Мартын Задека – толкователь снов. <…> Пушкин стоял у Даниила Ивановича под рукой, в одном из лучших советских изданий – в белых картонных переплетах...
Стены комнаты были увешаны окантованными лубочными картинками. Но здесь красовались не те народные лубки восемнадцатого века, что украшают квартиры артистов и студии художников. Совсем наоборот это были наивно-глуповатые олеографии конца прошлого века. Во всех этих картинках, изображавших «всерьез» библейские события, вызывала неудержимый смех невольная пародийность, масса нелепостей, натужное старание подделаться под образцы исторической живописи.
Жилье Хармса было электрифицировано с большой изобретательностью. Он гордился созданной им новинкой и, говоря с вами, обходил комнату, поминутно щелкая незаметно устроенными выключателями. И в каждом уголке – над письменным столом, в простенке меж окон, внутри стеллажей – всюду вспыхивали новые и новые лампочки. А над широкой тахтой (там располагалась вечно мерзнущая шемаханская красавица Марина, жена Даниила Ивановича) можно было зажечь сразу три-четыре лампочки в разноцветных колпачках... И когда напоследок над обеденным столом наливался лимонно-желтым светом атласный абажур, похожий на монгольфьер, иллюминация была в полном блеске и вся комната феерически преображалась, становилась неправдоподобно нарядной и праздничной...
Всеволод Петров. Даниил Хармс:
Я уже был наслышан о комнате Хармса. Рассказывали, что вся она изрисована, исписана стихами и афоризмами, из которых всегда цитировали один: «Мы не пироги». Но должно быть, эти сведения относились к какому-то более раннему периоду (Рассказы В.Н. Петров слышал от левых художников, с которыми дружил, в частности, от Глебовой и Порет. Он же описывает комнату Хармса, увиденную им после 1934 г. – прим. составителей): я ничего подобного не застал. Только был приколот к стене кусочек клетчатой бумаги, вырванный из тетрадки, со «Списком людей, особенно уважаемых в этом доме» (из них я помню Баха, Гоголя, Глинку, и Кнута Гамсуна), и висели на гвоздике серебряные карманные часы, и под ними была приклеена надпись: «Эти часы имеют сверхлогическое значение». Между окон стояла фисгармония, а на стенах я заметил отличный портрет Хармса, написанный Мансуровым, старинную литографию, изображающую усатого полковника времен Николая I, и беспредметную картинку в духе Малевича, черную с красным, про которую Хармс говорил, что она выражает суть жизни. Эта картина была написана тоже Мансуровым.
Впрочем, было еще одно произведение изобразительного искусства, о котором следует рассказать: настольную лампу украшал круглый абажур из белой бумаги, разрисованный и раскрашенный Хармсом.
Там изображалось нечто вроде процессии. Один за другим шли те люди, которых я в дальнейшем постоянно встречал у Хармса: Александр Иванович Введенский, Яков Семенович Друскин, Леонид Савельевич Липавский, Антон Исаакович Шварц и другие знакомые Даниила Ивановича с их жёнами или дамами. Все нарисованы очень похоже и слегка карикатурно. <....> В центре процессии автопортрет Хармса, нарисованный несколько крупнее других фигур. Даниил Иванович изобразил себя высоким и сгорбленным, весьма пожилым, очень мрачным и разочарованным. Рядом была нарисована маленькая фигурка его жены. Они уныло брели, окруженные друзьями. Хармс говорил мне потом, что он сделается таким, когда перестанет ждать чуда.