2.18.Даниил Иванович Хармс

Даниил Иванович Хармс (1905–1942) – крупнейший поэт, писатель, драматург, мастер русского авангарда, участник объединения ОБЭРИУ.

Алиса Порет и Татьяна Глебова познакомились с Даниилом Хармсом и Александром Введенским в 1927 г. в Детском отделе Госиздата, называли их своими «основными подругами». Атмосферой игры и розыгрышей, страстных романов, дружеских встреч и творческого содружества были наполнены эти годы художниц, их филоновский период и «эпоха Хармса». Они иллюстрировали его произведения в журналах «Чиж» и «Еж», вместе бывали на концертах в филармониях и в кинематографе. Сохранились фотографии их «живых картин», снятых в доме Алисы Порет. Даниил Хармс посвятил и Глебовой, и Порет несколько своих стихотворений, неоднократно упоминает их в своих записных книжках и дневнике.

В 1930-е гг. Т.Н. Глебова создала портрет Хармса, исчезнувший в период блокады

В 1939 г. А.И. Порет написала портрет Хармса (Поэт. Даниил Хармс. Бумага, акварель, 28х21,7. Частное собрание (Москва)). Впервые воспроизведен в книге Порет Алиса Ивановна (1902–1984) Живопись, графика, фотоархив, воспоминания. / Авт.-сост.: И.И. Галеев. – М., 2013 – с. 89. На обороте рукой А.И. Порет карандашом:
«Он был разнообразен, – я думаю от нервности. С Маршаком всегда – верх почтительности, с друзьями – по-мальчишески, с моей мамой – подобострастно, со мной – как Макс с Морицем.
– Оборотень, – говорил о нем Юра Владимиров,
– Хамелеон, – охотно поддакивал Саша Введенский».

По этому прижизненному портрету А.И. Порет создала в 1964 г. два варианта портрета маслом (один хранится в частном собрании (Москва), второй – в Музее искусств им. Ш. Амиранашвили Национального музея Грузии (Тбилиси)).

Татьяна Глебова сохраняла дружеские отношения с Хармсом вплоть до его ареста в 1941 г., в 1970-е гг. написала небольшие мемуарные заметки о нем и сделала его графический портрет. Алиса Порет посвятила своему другу и поклоннику несколько текстов воспоминаний.

Из воспоминаний Алисы Порет:
Он (Д.И. Хармс – прим. составителей) открыл мне веселье, смех, игру, юмор – то, чего мне так долго не доставало. С Хармсом в наш дом пришли крупные специалисты – Введенский, Е. Шварц, Олейников, Зощенко, Маршак, Житков и другие. Они соревновались, как мейстерзингеры, – смеяться было не принято, говорили как будто всерьез, от этого было еще веселее.

Из воспоминаний Алисы Порет:
Народу у нас бывало много, подавали мы к столу только чай с очень вкусными бутербродами и сладким, а водки у нас не было никогда, и с этим все мирились. Д.И. Хармс и А.И. Введенский были нашими основными подругами.

Из воспоминаний Алисы Порет:
Начнем с внешности. Даниил Иванович Хармс был высокого роста, сильно сутулился, лицо у него было очень ровного серого цвета, глаза голубые, русые волосы гладко зачесаны назад и низко опускались хвостиками на воротник. Он любил хмуриться, и между бровей была глубокая складка. Постоянной принадлежностью его лица была трубка. Маленький тик заключался в том, что он гладил себе переносицу согнутым указательным пальцем правой руки. Назло неизвестно кому он ходил в гольфах, носил крахмальный, высокий воротник, галстук типа «пластрон» и булавку в виде подковы, усыпанную синими камушками и бриллиантиками. Ботинки он чистил всегда и был очень опрятен – в отличие от А.И. Введенского, его друга, который всегда был в пуху или небрит, или недомыт по техническим причинам.

Из воспоминаний Бориса Семенова:
Мои заметки о Хармсе накапливались в записных книжках долгие годы. Придется начать с того времени, когда наше студенческое общежитие помещалось в церквушке на углу улицы Маяковского. Церкви той нет и в помине, как нет и многих обитателей окрестных улиц. <…>

шел 1931 год <…>

Пристальное любопытство вызывал загадочный человек, вид которого просто мучил воображение. Все было в нем интересно – и красивое строгое лицо, и кривая массивная трубка, и даже соломенное канотье с широкой черной лентой, – на другом человеке эта шляпа выглядела просто смешно.

А как ладно сидел на нем необычный костюм, предназначенный для дальних странствий: серая куртка с большими карманами, двубортный жилет и короткие брюки, заправленный в клетчатые чулки. Туфли у него были на толстенной подошве, но не шикарные, на белом, как свиное сало, каучуке, а просто рассчитанные на любые каверзы погоды. Я заметил у него еще карманные часы величиной с блюдечко для варенья – они держались на цепочке, увешанной брелоками. Нарядный галстук выглядывал из-под стоячего воротничка «Альберт» и был заколот булавкой в виде скарабея.

Он был одним из тех, кого называют первопроходцами. Сам Луначарский сказал, что Хармс является первооткрывателем веселой детской книги. Но тогда я этого не знал.

Иногда он шагал навстречу, ведя на поводке собачку, похожую на заводную игрушку… И однажды я наконец отважился:
– Простите, как зовут вашу собачку?
– Пожалуйста, – он приподнял потертую соломенную шляпу, – Её зовут Чти-память-дня-сражения-при-Фермопилах… – И поглядел на меня юмористически-сочувственно.
– А как же я зову ее сокращено: «Чти» или даже фамильярно «Шти!»
При этих словах собака осклабилась и посмотрела на меня с веселым любопытством.
Вот тут-то меня и осенило – да ведь это же Хармс, тот странный поэт в черном плаще и цилиндре, его бархатный голос, так восхитивший меня когда-то в Доме печати…

Из воспоминаний Марии Юдиной:
О, Хармс!

«Летом жар,
Зимою холод,
В полдень чирки
Кур – кир – кар!»

или

«Видел я во сне горох.
Утром встал и вдруг оглох!»

или («Из Фауста»):

«Фридрих нежный, Фридрих милый!
Спрячь меня в высокий шкап,
Чтобы черт железной вилой
Не пронзил меня куда б!»

И так далее…

Фантастика, почти бессмыслица этих Хармсовых виршей, музыкальный напор его prestissimo, головокружительные потоки, зубцы, грохот колес, организованный треск пропеллеров, инфантильные наивность и невинность, первозданность этой младенческой поэзии – имела в пору, увы, кратковременного поэтического бытия Даниила Хармса своих восторженных приверженцев, – среди них, на некотором отдалении, была и я. Узнала я стихи Хармса посредством двух замечательных художниц: Татьяны Николаевны Глебовой (супруги тоже замечательного художника – Владимира Васильевича Стерлигова) и Алисы Ивановны Порет. Обе они тогда работали под руководством изумительного мастера Филонова. Был еще около них всех и Александр Введенский; поэзия Введенского как-то меня не затронула. Хармс запомнился на всю жизнь; но встреч было мало, и непонятным образом не произошло в ту пору творческой встречи с Николаем Алексеевичем Заболоцким.