6.1.Музыка «Дома в разрезе»

Музыкальные темы «Дома в разрезе», перетекая одна в другую, соединяются лестницами, как живописными ступенями звукоряда. Классическая музыка «Дома» противостоит привычным музыкальным фактурам города 1920-х–1930-х. Дом и его обитатели живут вразрез с реальным временем, вразрез с музыкой, которая звучит вне его (от садовой музыки духового оркестра (лето) и до звуков похоронной процессии (зима)). Только струя воды из брандспойта, как нотный знак лиги («играть слитно»), соединяет внешний и внутренний мир дома. Картина становится метафорой души, связанной с внешней реальностью, но живущей по своим законам. Эти миры имеют разный музыкальный строй – грубый, фанфарный духовой и камерный инструментальный. Авторы полотна и обитатели «Дома в разрезе» открыты внешнему миру, они слушают и открывают нам то «симфоническое многообразие жизни», которому их учил П.Н. Филонов

Татьяна Глебова – внучка профессиональной певицы Варвары Николаевны Глебовой (урожденной Лодыженской), одна из трех дочерей Николая Николаевича Глебова и певицы Марии Сергеевны Барыковой. Дочери были щедро одарены, серьезно изучали музыку, писали стихи и прозу, занимались живописью и скульптурой. Но лишь одна из них стала большим художником. В 1918–1921 гг. Татьяна Глебова жила с семьёй в имении Коротнево (Андрейцево) Мологского уезда Ярославской области. В 1920–1921 гг. училась в Рыбинской музыкальной школе. Весной 1921 г. вернулась в Петроград и поступила в Консерваторию. Здесь Т.Н. Глебова познакомилась с М.В. Юдиной и И.А. Браудо, ставшими её друзьями на долгие годы. В 1922 г. она ушла из Консерватории, но тема музыки в ее искусстве осталась главной.

Из воспоминаний Татьяны Глебовой:
Я художник. Я музыкант. Два начала боролись во мне… Я нашла Филонова, и в его методе музыкальная незримая отвлечённость соединилась со зримой изобразительной стихией. Драма с музыкой разрешилась в художестве. Но любовь к музыке не прошла, а стала моей музой в изобразительном творчестве.

Алиса Порет с детства играла на рояле. От природы она была щедро одарена чувством юмора и весёлым нравом.

Вот её история про рояль: «Пошли годы без пищи и топлива, мы продавали вещи. Отец умер. Мы втроём сидели у холодной печурки и не знали, что разрубить, чтобы согреть чайник». Но тут брат обнаружил в спрятанном на антресолях кукольном домике золотые монеты.«Мама сказала: На эти деньги я куплю рояль, и Алиса опять сможет заниматься музыкой. С этого дня у нас в доме все изменилось. На этом инструменте у нас играли потом замечательные пианисты – Юдина, Браудо, Софроницкий, и все удивлялись, какой он певучий и чудесного тона».


А.Н. Скрябин (Владимир Софроницкий – рояль) – Листок из альбома, op.45 No.1

После войны рояль пришлось продать – нужны были деньги на московскую квартиру. «Дом превратился в рояль, а рояль – опять в дом», – с благодарностью резюмирует Порет.

С 1927 по 1933 гг. Татьяна Глебова жила у своей подруги Алисы Порет, дом молодых художниц на набережной Фонтанки был своеобразным литературно-музыкальным и художественным салоном.

Из воспоминаний Алисы Порет:
У нас в доме произошли перемены. Мой брат, закончив институт был послан на три года на границу Афганистана. В комнате поселилась Глебова. Мы работали с утра, писали маслом; потом гуляли с Хокусавнушкой, делали вместе детские книжки, уходили в концерты. Я злила сонату Франка, через две комнаты Глебова играла на скрипке. По вечерам мы принимали друзей…

Рояль, описанный Алисой Порет, мы видим на полотне «Дом в разрезе», он описан и во многих воспоминаниях. Оригинальный музыкант, педагог, мыслитель М.В. Юдина дружила с Глебовой и Порет, признавалась, что «уигрывала» слушателей «до полусмерти».


Иоганн Себастьян Бах (исп.– Мария Юдина). Хроматическая фантазия и фуга ре минор

С 1928 по 1936 гг. М.В. Юдина жила в доме №7 на Дворцовой набережной. Многие бывали на её домашних концертах.

В 2010 г. в США опубликованы воспоминания Т.Н. Глебовой. Сегодня они стали ещё одним свидетельством о полотне.

«… В квартире на набережной было много окон и балкон в самой большой комнате. Посреди комнаты – рояль. На стенах записки с любимыми стихами и две картинки<…> Эта комната изображена на картине, которую мы написали вдвоём с Алисой Порет. Фрагменты этой картины сохранились после блокады у меня».

Художницы подарили Юдиной целую комнату в своём живописном доме, воссоздав интерьер той квартиры, заботливо отметив «на стенах записки с любимыми стихами».

Первая запись Даниила Хармса о доме Алисы Порет сделана 31 марта 1931 г.:
«У Порет. Играла Юдина»
31 марта 1931.

Из воспоминаний Алисы Порет:
Марию Вениаминовну я знала с моей ранней юности. Как известно, она очень любила живопись и сама училась рисовать. Она просилась и ко мне в ученицы, но я, восхищаясь ее искусством, признаться, боялась учить ее. Она часто играла в нашем доме на Фонтанке, и охотно – у нас был чудесного тона «Блютнер». Им восхищались и Софроницкий, и Миклашевская, и органист Браудо. Последний играл так вкрадчиво, так пленительно и так piano, что уверял: у нашего инструмента настоящие Engelsflügel. Мы в те времена (20–30-е годы) жили очень весело, дом моих родителей в Ленинграде был очень посещаем, много было талантливых и остроумных поэтов, музыкантов и художников. Поэты приходили к нам читать новые стихи, а Даниил Хармс считал, что нигде так много не смеются и не веселятся. Мы увлекались «живыми картинами» (беря темы из истории искусств и тут же переодеваясь).

Как только появлялась Мария Вениаминовна, все артисты разгонялись, реквизит заталкивали под кушетки и молодые люди выпроваживались по черному ходу. Она совершенно не допускала излишних острот, фривольных намеков, сплетен о знакомых, глупого смеха и т. д. Когда кто-нибудь осмеливался при ней рассказать анекдот, она ледяным голосом говорила: «Это не тема для разговора», и несчастный «проваливался в люк». Только храбрый Петя Снопков (мой муж) мог ей говорить что угодно, и Мария Вениаминовна всегда милостиво смеялась, вернее, улыбалась. Пример: мы сидим все в большой комнате – аудитория смешанная, так как не удалось выгнать легкомысленных друзей,– Мария Вениаминовна садится за рояль и долго и охотно играет – последним номером «Картинки с выставки».


Мария Юдина. Картинки с выставки (М.П. Мусоргский)

Я заранее волнуюсь, так как не знаю, кто осмелится высказаться, и что будут говорить, и знаю, что все будет принято с сарказмом или обидной репликой. Я за спиной у Марии Вениаминовны подзываю Петю и шепчу ему, чтобы он сказал что-нибудь очень тактичное, и сразу после окончания игры Мария Вениаминовна кладет руки на колени, и наступает тягостное молчание. Я умоляюще смотрю на Петю, он колеблется. Тогда я его слегка подталкиваю, он подлетает к роялю и говорит громким голосом: «Мария Вениаминовна! Клянусь богами, вы никогда в жизни так не играли, как сегодня,– вы точно из пушек палили! Вы нас всех потрясли!» Мы все окаменели от ужаса, но Мария Вениаминовна, улыбнувшись, сказала: «Мне было очень приятно сегодня играть. Спасибо вам, вы меня всегда правильно понимаете».

Про Исая Браудо она говорила горестно, что он не умеет играть Баха, а он про нее, что она никогда не научится этому и что нечего тратить время, что это безнадежно... Мы ходили на все концерты М.В. Юдиной


Бах. Концерт для клавира с оркестром d-moll. 1 часть. (Мария Юдина, запись с концерта в Большом зале Московской консерватории, 6 октября 1956 года),

и надо сказать, что она нас душевно образовала, – и уже никогда не мог нам понравиться ни один исполнитель второго класса: мы, благодаря ее высокому искусству, стали предельно требовательны. Она готовилась к концерту не щадя себя, играла часами в нетопленной комнате. Однажды она пригласила меня и мою подругу художницу Т. Н. Глебову послушать, что она будет играть на концерте. Мы сидели втроем на маленьком диванчике с Хокусаем, моим огромным догом, и не дыша слушали. Она жила тогда в доме на набережной – в огромной зале стоял рояль, окна на Неву были открыты, без штор, но стало постепенно темнеть. Она попросила зажечь лампу, закрыла ее темным куском материи, и мы видели только ее освещенный профиль и руки. Потом она вдруг прекратила игру и попросила дать ей платок или полотенце. Когда я подошла к роялю, то увидела, что клавиатура была забрызгана кровью. Оказалась, что пальцы у нее треснули на кончиках от холода и не заживали, так как она работала по многу часов в день, иногда и по ночам.

Нашу компанию очень веселили ее туалеты. Раз и навсегда было установлено, что платье будет длинное, обязательно черное и в форме пирамиды или песочницы с слегка усеченной верхушкой, рукава свободные, так называемые поповские. Допускался пояс, очень похожий на веревку, на концах узлы. В частные дома из украшений надевался большой крест на цепочке. Обувь совсем не интересовала Марию Вениаминовну. Дома она любила ходить в огромных туфлях на меху и так к ним привыкла, что однажды явилась на концерт, не захватив с собой лакированные лодочки. Дирижировал Штидри. Он выпучил глаза, долго смотрел то на лик, то на ноги пианистки, потом промямлил: «AberFrauJüdin!» («Однако, фрау Юдина!» (нем.). Она сухо сказала, что уже поздно за ними посылать, хотя я и предложила слетать к ней домой. Тут мне пришла в голову дивная идея – снять туфли с кассирши, поскольку они ей совсем не нужны, а только голова в окошечке. «Dankeschön, Fräulein!» («Большое спасибо, фройляйн!» (нем.).– повторял обрадованно Штидри. Я принесла снизу туфли, не без труда уговорив кассиршу надеть кавказские стоптанные чоботы. Юдина вышла на эстраду быстро, но как-то неровно, и мы всё забыли, как только она ударила по клавишам. Через некоторое время меня подтолкнул под локоть Хармс, и я в испуге увидела, что под длинной юбкой происходит какое-то непонятное смятение: очевидно, неудобно было с педалями из-за высоких каблуков, и Мария Вениаминовна со свойственной ей простотой сняла туфли, и они лежали на боку. Уходя и кланяясь, она их так и оставила, не удостоив внимания. Этот эпизод мы назвали «струна Паганини».

Из воспоминаний Марии Юдиной:
Татьяна Николаевна Глебова ведь музыкант, она играла на скрипке, обожала орган и дружила с Исаей Александровичем Браудо; поэтому так изумительна и была ее постановка (декорации и костюмы, 1932 г. – прим. составителей) "Нюренбергских мастеров пения" Вагнера в Ленинграде, в Малом оперном театре.

Из воспоминаний Татьяны Глебовой:
…Всю жизнь влюблена в музыку. Ее ищу везде. Когда она является мне на плоскости, я бываю счастлива. Но если она звучит, а я не слышу – мне горе. Сколько я ради нее претерпевала в жизни! В какие бездны падала, не понимая своего места в отношении к ней! Когда я нашла ее в живописи, это меня спасло.

Павел Николаевич Филонов стал для учениц «дирижером». Облик Мастера угадывается в аскетичной фигуре с дирижёрской палочкой в руках.

Из письма Людмилы Глебовой:
«дирижирует, как это ни странно, очевидно, Филонов».

Образ строго дирижёра в динамичном сюжете – знак признания и уважения к Учителю.

Из воспоминаний Татьяны Глебовой:
«В произведениях Филонова мне тогда нравилось: пластическая гибкость и как бы движение на холсте изобретённых им форм, преодоление единства времени и пространства, глубина и богатство цвета. Его работы действовали не только на внешнее зрение, но и на внутреннее, и казались сродни музыке, а музыкой я очень увлекалась.

< … > Голос у Павла Николаевича был звучный, низкий, красивого бархатного тембра. Он рассказывал, посмеиваясь, что за ним гонялся певец, уговаривая его учиться пению. О музыке при мне он высказался только один раз, сказав, что сильнее всего на него действовала гармошка»…

Известно, что М.В. Юдина и П.Н. Филонов с большим уважением относились друг к другу. Юдина брала несколько уроков у Филонов.

Из воспоминаний А.А. Быкова, ленинградского искусствоведа, сотрудника Эрмитажа, одного из давних друзей и учеников-непрофессионалов М.В. Юдиной: «… Об идеологических позициях Филонова М.В. знала через этих двух знакомых художниц (А.И. Порет и Т.Н. Глебову – прим. составителей), и он, вероятно, знал о её деятельности через них, да и вообще сама по себе М.В. была заметным человеком в Ленинграде. Я помню её высказывание о Филонове, однажды как-то она мне сказала: «Мы с ним стоим на разных позициях»… Филонов, зная, что я ученик Марии Вениаминовны, мне сказал: «Мы находимся на разных полюсах с Марией Вениаминовной, как север и юг, по-разному настроены, но друг друга уважаем, потому что одинаково ревностно, честно, так сказать, защищаем свои позиции…»

Среди друзей дома Алисы Порет и Татьяны Глебовой были выдающиеся музыканты и знатоки музыки: Исайя Александрович Браудо, Мария Вениаминовна Юдина, Владимир Владимирович Софроницкий, выдающийся музыковед, критик, лектор Иван Иванович Соллертинский , философ, теолог и музыковед Яков Семенович Друскин, Даниил Иванович Хармс, Александр Иванович Введенский и другие поэты, входившие в Объединение реального искусства (ОБЭРИУ).

С Даниилом Хармсом Глебову и Порет связывала любовь к музыке и частые походы в концерты.

Из дневника Даниила Хармса:
От Маршака пошел в Филармонию. В вестибюле встретил очень много знакомых: и Порет, и Глебову, и Кондратьева. <…> Билетов достать не мог. У Глебовой тоже нет билета. У меня только три рубля. Мы решили купить входные билеты. У Глебовой 4 рубля, больше ни у кого денег нет. Я встал в очередь к кассе. Входные билеты все распроданы, и самые дешевые за 5 р. 75 к. Но пока мы думали, пропали и эти. Я стою у окошечка и пропускаю за 6 р. 50 к. И больше денег не остается. В это время приходит Frau René. А народ толпится и толкается у кассы. Frau René одалживает мне деньги. Она протягивает бумажку, это все, что у нее есть. Мне кажется, что это 20 рублей. А тут еще какой-то военный просит меня купить ему билет и дает мне деньги. Я не считаю, сколько всего денег, мне кажется, что там 26 руб. 50 коп., все это протягиваю в кассу и прошу 3 билета по 6 руб. 50 коп. Деньги военного кассирша мне возвращает и говорит, что это лишние, и дает мне три билета по 6 р. 50 к. Я получаю сдачи рубль, беру билеты и рассчитываюсь раньше всего с военным. Я чуть не обсчитал его. Он, оказывается, дал мне не 6 рублей, а 5+3, т. е. 8. Наконец мы с ним в расчете, и я несу сдачу Frau René. Я протягиваю ей 7 рублей. Она говорит: «Как, это вся сдача?» «Да», – говорю я. «Что вы, там было 50 рублей», – говорит она. Я иду к кассе и кричу кассирше, что вышло недоразумение. А вокруг толкается народ, тянется к окошку и мешает переговорить мне с кассиршей. Кассирша говорит, что она сдала сдачу с 50 рублей, и кто-то ее взял. Я для чего-то протягиваю ей оставшиеся 7 рублей, она мне возвращает только 5, и я еще теряю 2 рубля. В общем, завтра я должен отдать Frau René 50 рублей, сейчас же даю ей только пять. Больше у меня ничего нет. На концерте мы сидели во второй боковой ложе вчетвером: Кондратьев, Глебова, Frau René и я. <…> Алиса Ивановна с Снабковым сидели в партере. <…> Я сидел рядом с Frau René, на виду у всех. И вдруг я вижу, что у меня напоказ совершенно драные и изъеденные молью гетры, не очень чистые ногти, мятый пиджак и, что самое страшное, расстегнута прорешка.

Я сел в самую неестественную позу, чтобы скрыть все эти недостатки, и так сидел всю первую часть концерта. Я чувствовал себя в очень глупом положении. К тому же концерт мне вовсе не нравился. Оркестр был под управлением Фрида, а за органом немецкий органист Рамен. Исполняли бетховенского "Кориолана", органный концерт Генделя d-moll и Малера 5-ую симфонию. Малер был вторая часть концерта. На второй части я сидел удобнее и чувствовал себя лучше, но зато Малер мне уже вовсе не понравился.

После концерта я провожал Frau René домой и пил у нее чай до 2-х часов ночи. На обратном пути случайно попал на запоздавший трамвай.
Я стоял на пустой площадке и пел, прославляя Бога и Эстер.
Вдруг я увидел, что на площадке за мной стоит еще человек и слушает. Я смутился и запел по-немецки, а потом по-английски, а потом перешел на фокстротные мотивы. Но когда человек слез, я запел опять о Боге и о Эстер.
До самых ворот дома я пел: "Весь мир – окно – Эстер".
<…>

С утра позвонил Алисе Ивановне. Вечером она собирается на концерт в Филармонию, будет моцартовский Реквием. Я хочу тоже пойти. Звонил мне Ираклий. Позвонила и Эстер. Она всю ночь была на вечеринке. Со мной говорила как по обязанности. Ей неинтересно встречаться со мной. О встрече она ни слова. Я тоже молчал.

Звонила Татьяна Николаевна, и я сговорился с ней, что буду в Филармонии в 8 1/2 часов. Я разгладил свой поношенный костюмчик, надел стоячий крахмальный воротничок и вообще оделся как мог лучше. Хорошо не получилось, но все же до некоторой степени прилично. Сапоги, правда, чересчур плохи, да к тому же и шнурки рваные и связанные узелочками. Одним словом, оделся как мог и пошел в Филармонию.

В вестибюле встретил Порет с Кондратьевым и Глебову. У Ивана Ивановича просить билет у меня все равно духу не хватит, и я встал к кассе. Надо купить билет не только себе, но и Глебовой. Самые дешевые оказались за восемь рублей, и я их купил.

Я очень застенчив. И благодаря плохому костюму, и все-таки непривычке бывать в обществе, я чувствовал себя очень стесненным. Уж не знаю, как я выглядел со стороны. Во всяком случае, старался держаться как можно лучше. Мы ходили по фойе и рассматривали фотографии. Я старался говорить самые простые и легкие мысли, самым простым тоном, чтобы не казалось, что я острю.

Но мысли получались либо скучные, либо просто глупые и даже, мне казалось, неуместные и, порой, грубоватые. Как я ни старался, но некоторые вещи я произносил с чересчур многозначительным лицом. Я был собой недоволен. А в зеркале я увидел, как под затылком оттопырился у меня пиджак. Я был рад поскорее сесть на места.

Я сидел рядом с Глебовой, а Порет с Кондратьевым сидели в другом месте.

Я хотел сесть в светскую, непринужденную позу, но, по-моему, из этого тоже ничего не вышло. Мне казалось, что я похож на солдата, который сидит перед уличным фотографом. Концерт мне не понравился. Т. е. выше и лучше "Реквиема" я ничего не знаю, и Климовская капелла всегда была поразительна, но на сей раз хор был явно мал. И "Реквием" не звучал, как нужно.

В антракте видел Житкова с супругой, видел Frau René, разговаривал с Иваном Ивановичем, но говорил не находчиво и не умно. Какой я стал неловкий.

После концерта подошел к нам Исаак Александрович Браудо. На этом основании я не поехал провожать Глебову.

Из «Разговоров» Дмитрия Михайлова (Д.Д.) и Леонида Липавского (Л.Л.):
Д.Д..: Музыкант – тот же настройщик, он настраивает душу человека <…>
Л.Л.: Но это не только музыка, все искусства только настраивают, поэтому человек, слушающий музыку в концертном зале нелеп. Он делает вид, что занят; на самом деле он пуст. Также глуп человек в картинной галерее. Искусство уместно в житейской обстановке, дома, в гостях, на празднике…

Т.Н. Глебова. Письма после смерти. Отрывки из неопубликованной рукописи были переданы в ЯХМ художников С.Н. Спицыным в 1989 г. // Научный архив Ярославского художественного музея. Фонд Т.Н. Глебовой в обработке
Порет Алиса Ивановна (1902–1984) Живопись, графика, фотоархив, воспоминания. / Авт.-сост.: И.И. Галеев. – М., 2013 – с. 38:
Т.Н. Глебова. Воспоминания о М.В. Юдиной / Experiment/Эксперимент: Журнал русской культуры. № 16: Шестнадцать пятниц: Вторая волна ленинградского авангарда. В 2-х ч. LA (USA), 2010. С 462.
Хармс Д. Записные книжки. Дневник : в 2 кн. / подг. текста Ж.-Ф. Жаккара и В.Н. Сажина ; вступ. ст., примеч. В.Н. Сажина. СПб. : Академический проект, 2002. Кн. 1. С. 395
Юдина М.В. Статьи, воспоминания, материалы. – М., 1978 – с. 49–52
Юдина М.В. Статьи, воспоминания, материалы – М., 1978 – с. 271
Т.Н. Глебова. Письма после смерти. Отрывки из неопубликованной рукописи были переданы в ЯХМ художников С.Н. Спицыным в 1989 г. // Научный архив Ярославского художественного музея. Фонд Т.Н. Глебовой в обработке
Письмо Людмилы Николаевны Глебовой от 4 мая 1989 г. // Научный архив Ярославского художественного музея. Фонд Т.Н. Глебовой
Глебова Т.Н. Воспоминания о Павле Николаевиче Филонове / предисл. Е.Ф. Ковтуна // Панорама искусств. М., 1988. Вып. 11. С. 124:
Хармс Д. Записные книжки. Дневник : в 2 кн. / подг. текста Ж.-Ф. Жаккара и В.Н. Сажина ; вступ. ст., примеч. В.Н. Сажина. СПб. : Академический проект, 2002. Кн. 2. С. 209–211
Леонид Липавский. Исследование ужаса. М., 2005. С. 390
Вспоминая Юдину. – М., 2008 – стр. 39–40
Алиса Ивановна Порет. Записки, рисунки, воспоминания. Книга первая. М., 2012. с. 286–288